Оставь его, говорит отец. Рамеш останавливается на пороге полупустого сарая, велосипед в его руках дребезжит вопросительно. Вай-старший стоит на крыльце, руки висят вдоль боков, темнокожее лицо поднято к охладевшему небу, и Рамеш не замечает, как отец похож на старика в свои даже не пятьдесят. Погода сегодня хорошая, продолжает он. Прогуляйся. Рамеш верит отцу, филиппинскому рыбаку, и заводит железного друга внутрь, прислоняет к стене. Он выходит со двора один, сумка через плечо, кепка козырьком назад - путь удобный, безлюдный. Оборачивается на отца: "Не хочешь со мной?" Тот качает головой, улыбается непонятно чему - Рамеш никогда не знает, почему отец улыбается, но это вроде как незыблемый столп мира. Может, однажды он поймёт, и это будет означать достижение великой мудрости.
Парень спускается к океану, делая широкие шаги. Можно идти по Лонгдрайву, но там оживлённо в это время: люди возвращаются домой. Рамеш поднимает голову, втягивает носом воздух; сентябрь пробирается из леса, точно крадущийся зверь, Рамеш - следопыт, идущий по пятам. Море ещё сражается с осенью или пытается убедить в этом человека. С крыш города видна белая шерсть барашков - точно колючий иней - лето тысяча девятьсот девяностого ушло безвозвратно. Рамеш шагает в обход цивилизации, зная каждый пройденный метр настолько, насколько вообще возможно знать ежесекундно меняющийся мир. Надо спешить: он рассчитывал время, думая, что поедет на велосипеде. До полной темноты - а значит, до эфира - ещё больше часа, но Рамеш не хочет быть причиной форс-мажора. Он хочет быть голосом в пустой студии. В приёмниках по всему городу, на фермах и даже на маяке. Возвращаться домой в серых сумерках, быть практически бестелесным и всё же ясно ощущать ладонями руль, или гриф, или - приложив руку к щеке - собственную тёплую кожу.
Когда Рамеш только перешёл в среднюю школу, они с отцом часто ходили на пирс. Мужчина ставил складные стулья для себя и сына, закидывал удочку, они садились и смотрели, как закат вгрызается в чешую залива, пуская по ней светящиеся трещины. Вай-старший был умелым рыбаком, но Рамеш не помнит, чтобы они когда-нибудь кого-нибудь поймали. Может, и ловили, только не в этом соль. Рамеш знал, с какой любовью отец относился к своему стулу - он и с удочкой обращался аккуратно, но стул - сейчас это кажется таким понятным - стул, повёрнутый сиденьем к морю, спинкой к дому, был его местом. Когда он сломался, они с отцом перестали ходить на пирс.
Рамеш не думал, что работа на радио будет его стулом.
Он умеет пройти к зданию станции так, чтобы избежать неприятных встреч. Он, в общем, в принципе умеет так ходить. Он высокий и должен бы быть заметным, но словно сливается с местностью. Рамеш переворачивает кепку; тень падает на его лицо, и весь он - одна длинная тень, каких полно в предполуночном городе. Вот и радиостанция, парень бежит по ступенькам, придерживая сумку; до эфира полчаса.
Его встречает начальник, ответственный за сетку программ и совладелец всего предприятия. Он приветственно кивает своему ночному работнику; Рамеш проскальзывает мимо него в студию, машинально пряча лицо. Босс занят, разговаривает с кем-то из дневных передач. Пока Рамеш готовит себе рабочее место - выгружает из сумки отредактированный план, воду в пластиковой бутылке - он посматривает на коллег, ожидая, что на него могут обратить внимание. Он знает второго, это ведущий прогноза погоды, и о нём писали в "Мраморном вестнике", когда благодаря его предупреждению город защитился от пришедшего с моря шторма. Мать даже охала восхищённо и качала головой, пока сидела над текстом про местного героя. Она всегда реагировала слишком бурно для буддистки. Рамеш отвлекается на настройку аппаратуры и старается отсеять голоса говорящих от щёлканья готовых к работе механизмов, но те всё равно оседают в голове искорками пыли и знания. Рамеш не возражает - пусть будут. Может, благодаря им он сегодня поставит не ту песню, а другую, и ночь станет уникальной, единственной в истории времени благодаря словам, произнесённым сейчас, здесь и в таком порядке.
Он уже садится в кресло - для работников, вынужденных проводить на месте час за часом, начальство раздобыло старую и побитую, но всё ещё довольно удобную мебель - и ждёт отмашки от заканчивающих дневную смену. В эфире играет что-то винильно-джазовое; Рамеш расслабляется - хотя по нему и не скажешь - поднимает голову и следит за тем, как босс, попрощавшись, выходит. Сквозь медленно-неровный ритм гобоя глухие отзвуки - Рамеш внимательно слушает его, спускающегося по лестнице. Перед ним на столе лист с композициями; их разрешают выбирать на его, восемнадцатилетнего парнишки, вкус. Похоже, он их до сих пор не подвёл, раз ему так доверяют.

jodie wears a hat although it hasn’t rained for six days
she says a girl needs a gun these days

Хороший альбом. Хорошая музыка. Их часто ставят в кафе.
Хорошо, что Рамеш работают ночью, никто его не слушает. Он ведь редко ставит такие песни. Он вдумчиво выбирает открывающую композицию из списка, но это не будут "Lloyd Cole And The Commotions". Пока они поют - ночь не начнётся. Поэтому Рамеш склоняет голову и ждёт.

monkey see and monkey do
making babies, eating food
smelly things, pubic hair
words of love, in the air

Ты не перебарщиваешь? - чуть неодобрительно смотрит на Рамеша последний диджей вечерней смены. Рамеш знает и не встречается с ним взглядом. Если бы тот мог одновременно вслушаться в бас и всмотреться в ночное сентябрьское небо, он бы понял, что к чему и где связь между Началом, Говорящими Головами и Обезьяной. Всё хорошо, пока к Рамешу не обращаются - можно не отвечать до тех пор, пока студия не опустеет.
. . . когда она уже опустеет?
Парень низко опускает голову, поворачивает тумблер громкости крайне медленно, словно поспеши он - Земля сойдёт с орбиты, в одном полушарии начнётся новый Ледниковый период, а второй сгорит в адском огне. Длинный проигрыш постепенно утихает - Рамеш наклоняется к микрофону, дыхание замирает, почти интимно:

- Синяя в белую полоску ночь. Это Мёрдок.
Пальцы останавливаются, потом начинают раскручивать колесо Сансары обратно.
sparks fly, shooting out
making sure that everything is working
i can’t turn you down
we are programmed happy little children
Успешно слившись с табуреткой, сидит Ведущий Прогноза Погоды, Герой Местного Розлива, Первая Полоса С Фотографией. У Рамеша словно по тяжёлому грузику в каждом зрачке, по чугунной гирьке, и он не может поднять взгляд, но также не может избежать разговора. И кто придумал прямые вопросы? Он думает и думает, и ждёт, почти грозно сведя брови.

- Знаю.

На большего не хватает тактов - Вай точно знает, когда пора говорить.
Они оба работают в этом месте, это их станция, их аппаратура, их голоса на одной и той же волне. Рамеш не возражает против присутствия другого во время его эфира. Он просто теряется, потому что не знает, на что обращать внимание - на свой листок с потрёпанными углами (под утро он отправится в корзину) - или на молодого человека - ох уж эта терминология - на коллегу с его слишком ↠ прямо ↠ заданными ↠ вопросами.
От таких вопросов Вай умеет отбиваться только слишком ↞ прямыми ↞ ответами.
then we will close our eyes
and let our instincts guide us
oh oh oh oh no

"Синяя Ночь" - название программы, которую ведёт Рамеш. Вернее сказать, эфира (др.-греч. αἰθήρ — «верхний слой воздуха»). Вай работает на 66 совсем недолго, но у него и немногочисленной аудитории, состоящей преимущественно из ночных существ, уже есть маленькие традиции. Среди них - определение цвета сегодняшней ночи.
"Как думаешь, она и правда синяя в белую полоску?" - Рамеш смотрит на Дина, словно собирается заговорить, но затем снова сводит некрасивые глаза куда-то к носу.

Мёрдок - имя второстепенного персонажа третьесортного комикса, авторство которого разделяют между собой выпускники 1990-го года. Это большая обезьяна неясной видовой принадлежности, тупая и послушная. Натренирована преступной группировкой переносить наркотики через границу. Не имеет ничего общего с Рамешем, кроме разве некоторых черт внешности. Если обобщить, Рамеш - человек с оттенком Мёрдока, а Мёрдок - обезьяна с оттенком Рамеша.
Сейчас разницы нет. Вряд ли сохранилось много зарисовок и страниц того комикса, но если где-то они есть - то в забитых пыльных коробках в чьём-то гараже или на чердаке, или под кроватью. Мёрдок-обезьяна канул в небытие. Остался только Мёрдок-человек, ставящий музыку, что может понравиться вам, если сон не идёт. Мёрдок-человек, разговаривающий с нелюдями синей в белую полоску ночью. И сине-лиловой. И синей, но не прямо синей, а больше зелёной, цвета морской волны. Смеются ли ребята, давшие Рамешу прозвище, когда слышат его по радио?

- Сегодня я видел переезжающую семью. Говорят, перед заселением лучше оставить всё разбитое, треснутое, просто старое и негодное. Эта семья так и поступила. У ближайшей свалки выгрузила всё ненужное. А потом младшая девочка вернулась и украдкой забрала чашку с отколотой ручкой и стёсанными краями.

Короткое молчание - почти что запланированное. Пальцы ждут на нужном тумблере.

- Как думаете, нас с вами оставили бы? Забрали бы с собой? Сначала оставили бы, потом вернулись? Я думаю, мы есть дом сами по себе. Разбитые, треснутые, просто старые и негодные. В эфире R.E.M. с песней So. Central Rain (I'm Sorry).

did you never call? i waited for your call
these rivers of suggestion are driving me away
the trees will bend, the cities wash away
the city on the river there is a girl without a dream

Микрофон не работает. Рамеш откидывается назад. Смотрит.
Дин всё ещё здесь, но, кажется, с этим всё в порядке. Рамеш думает, они оба хорошо подходят синей ночи в белую полоску.
Возможно, дело именно в белых полосках.

- В пригороде, - произносит Вай, ставит голосом точку. Немножко молчит, пробует свой голос на вкус. - Ничего?