Мир (в большинстве своём) перестал быть индустриальным. К доменным печам теперь водят экскурсии, усталый отец семейства больше не возвращается домой после тяжёлой трудовой смены на заводе, и только капитализм стал ещё более гибким, стремящимся к созданию глобального рыночного общества, в котором коммодификации подвергается всё большее число сфер человеческой жизни (образование, культура, семейная жизнь и т.д.), а рост социального неравенства прогрессирует с ужасающей скоростью. В новой картине мира «пролетариат» больше не существует, это герой той эпохи, когда батальоны промышленных рабочих могли диктовать свои условия правительствам, а профсоюзы оказывали влияние на формирование политической и, значит, социально-экономической повестки дня.

Поздний капитализм вывел на мировую сцену нового коллективного субъекта, вернее, класс-в-процессе-становления (class-in-the-making) — прекариат. Нестабильная занятость, неоплачиваемые стажировки, временные трудовые контракты, отсутствие социальных гарантий и уверенности в дне завтрашнем — вот, кажется, основные черты этого нового класса. И вместе с тем возможность стать в будущем двигателем крупных социальных изменений во всём мире. На этом моменте акцентирует своё внимание польская художница NeSpoon, создавшая для II московской Биеннале уличного искусства работу PRECARIAT (Graffiti Writer & Street Art Girl) — миниатюрную скульптуру-интерпретацию «Рабочего и колхозницы». На смену мускулистым (или маскулинным?) рабочему и колхознице Веры Мухиной приходят хрупкие граффити-райтер и стрит-артистка Неспун. И тут следует повториться: в представлении польской художницы прекариатизированная молодёжь становится коллективным субъектом, отстаивающим свои права. Однако это не вполне самоочевидный сценарий — хроническая нестабильность с тем же успехом может привести не к солидаризации, а к ещё большей растерянности и разделению (об этом, например, хорошо рассказывает фильм братьев Дарденнов «Два дня, одна ночь»). Впрочем, это тема для отдельного разговора.

Если отвлечься от рассмотрения глобальных процессов, то небесполезной представляется попытка составить коллективный портрет юных прекариев и понять, как, собственно, со всей этой прекарностью жить. Отчасти такую же попытку предпринимал когда-то Кирилл Кобрин в своём эссе «Высокое искусство быть бедным», сознательно сместивший фокус и географию своих рассуждений с постсоветского пространства на запад Европы, однако не стоит сбрасывать этот текст со счетов. Нас же интересует немного другое. 

Представим себе молодого человека с высшим образованием (впрочем, этот критерий — скорее дань традиции, нежели действительно имеющий значение). Карьера и заработок для него не являются приоритетными целями, скорее наоборот — есть желание быть/оставаться новым бедным. Как писал по этому поводу Влад Гагин: «люди могли бы работать больше и усерднее, подниматься вверх по карьерной лестнице, да выбрали что-то другое». Пишут стихи, например, или сочиняют рэп, фотографируют, делают проект о неформальной культуре, в общем, каким-то образом связаны с творчеством и тем, что для удобства можно назвать гуманитарной сферой.

Но это не снимает остроты вопроса о заработке, вернее, попытке поддерживать хрупкий баланс между приемлемым образом жизни и личной свободой. Хорошей одеждой можно разжиться в stock’овых магазинах и outlet’ах, для фильмов и музыки есть торрент-трекеры, flibusta не умрёт никогда, а желание путешествовать помогут удовлетворить лоу-косты и CouchSurfing. Кирилл Кобрин называет совокупность подобных практик «евробедностью», требующей постоянной дисциплины, изобретательности и бодрости духа; аскезой рациональности, просвещения и рефлексии — всего того, на чём Европа стоит». И я не могу с этим не согласиться — так живут многие мои знакомые (в этот самый момент мой сосед по комнате выбирает в сети подержанную микроволновую печь, а я сам пребываю на TrustRoots в поисках вписки в Белграде).

Вместе с тем вопрос о заработке по-прежнему остаётся открытым, тем более когда речь, выражаясь словами Лидии Гинзбург, идёт о «конфликте между творческой реализацией и реализацией житейской».

В рыночной (неолиберальной) системе XXI века культура воспринимается как вид экономики, где имеют место всеобщая конкуренция за платёжеспособный спрос и создание соответствующего продукта, а вместе с тем и новый субъект, характеризующийся самодисциплиной и переориентацией с «жить для культуры» на «жить с культуры» (подобные теоретические построения встречаются сегодня у многих социальных теоретиков, будь то Ш. Муфф, А. Бикбов или Ф. Берарди).

И где в этой ситуации найти место для наших собирательных образов — граффити-райтера и стрит-артистки? В ситуации, когда нужно выбирать между добычей хлеба насущного и желанием делать то, что нравится, между попытками удержаться на плаву и стремлением творчески реализовываться, между необходимостью подчиниться логике рынка и жаждой признания. Конечно, попытка столь жёсткого обозначения альтернатив может показаться чересчур радикальной, однако она необходима для того, чтобы наметить этическое измерение проблемы. 

И здесь нам следует вновь вернуться к Лидии Гинзбург, вернее, к тому важному различию форм культурной деятельности, что она проводит на страницах своих записных книжек за 1943-1946 годы. Итак, повторимся, имеет место «конфликт между творческой реализацией и реализацией житейской», а вместе с ним и четыре основных формы культурной деятельности: высокое творчество (максимум), творческая работа, профессия (как высокое ремесло) и халтура. Представителей первой категории практически не существует, на творческой работе удержаться довольно сложно, здесь необходимы дарования («а с допущением дарования приходится допускать и кое-что из тех приемов мысли, которые ему присущи»), «следующая ступень формально требует качества, и много о нём говорится, но по существу она не отличается от четвёртой и незаметно в неё переходит». Обо всём этом Гинзбург задумывается в самое неподходящее для подобных раздумий время (блокадный Ленинград) вдобавок к неподходящему для этих раздумий месту (Советский Союз сталинского периода, когда тот или иной выбор был чреват грузом необратимых последствий). Однако рассуждения Лидии Гинзбург могут задать нормативную планку и для нашей эпохи, той ситуации, в которой мы проживаем.

На мой взгляд, в условиях неолиберальной интервенции в культуру вопрос связи заработка с творчеством / гуманитарными штудиям нуждается в подобном строгом разграничении, где один вид деятельности отделён от другого. Так у нас появятся какие-то шаткие основания для формирования трудовой этики культ-прекариата: не заниматься имитацией творчества (как это было, например, в «Великой красоте» Соррентино, где перформер билась головой об акведук, с разбегу врезаясь в него, а её супруг занимался концептуальной лепкой конфетти на баскетбольные мячи), оттачивать ремесленный навык (это всегда пригодится), иметь смелость признавать халтуру халтурой, не выдавая её за плод мучительных усилий.

В итоге всё это, возможно, принесёт гораздо больше пользы культуре, нежели заработку. Что же касается него, то, в конце концов, всегда можно просто найти нормальную работу.

Как это сделал Франц Кафка, например.

Автор: Иван Жигал