Элли нравится тяжелый туманный наволок над спокойной водой, и как в нем тает свет от огромного стеклянного глаза на самой верхушке маяка, нравится безликое шипение радиоприемника, и как Смотритель  суматошливо крутит его колесико в попытках поймать любимую радиостанцию и нетерпеливо постукивает пальцами по столу.
Большая стрелка на восьми, а маленькая указывает на четыре.
Фиш, привстав на носочки, выглядывает в крохотное маячное окно, пыльное и с изломанной трещиной в верхнем левом углу, и почерневшей ложкой размешивает в толстобокой кружке – с отломанной и криво приклеенной обратно ручкой - остывший ровно двенадцать минут назад чай.
- Мне скучно, - Смотритель лениво хмыкает в ответ – по вечерам он кажется Эллиот угрюмым и нахмуренным, словно черный осьминог, по самые глаза зарывшийся в песок, - и Фиш, вздохнув горестно и разбито, бросает в свою кружку щепотку морской соли.
Большая стрелка на восьми, а маленькая указывает на шесть.
Сумеречное небо с каждой минутой все больше сереет и заливается пунцовым румянцем у самого горизонта, громоздкое и напряженное, будто вот-вот хлынет дождь, оно опускается все ниже и укутывает в глубокую осеннюю дрему. Вечера там, в море, - думает Элли и прикладывает перепончатую ладошку к холодному окну, - совсем не такие.
Она украдкой поглядывает на Смотрителя – позавчера он достал из кладовки потрепанную коробку, заклеенную строительным скотчем, и высыпал из нее гору блестящих фишек и разноцветных карточек.
- Это моя любимая детская настольная игра, - сказал он Фиш, надел новенькие кроссовки и ушел в супермаркет, чтобы купить упаковку самого дешевого чая, немного овсяного печенья и новую лампочку.
- Мне скучно. Может быть, сыграем в ту игру? – но Смотритель снова хмыкает, безжизненно  и вяло,  и разворачивает вчерашнюю газету с большой кляксой от пролитого кофе прямо посередине. Элли глухо стонет, безропотно опустив голову, и допивает чай, слишком крепкий и отвратительно горький.
Большая стрелка на восьми, а маленькая указывает на девять.
Где-то вдалеке у самого берега загорается вдруг огонек, ослепительно-яркий и маленький настолько, что Фиш может уместить его в своих руках; она прислоняется лбом к стеклу и вглядывается в этот кусок света так пристально, что начинают болеть глаза.
Маяк в ту же секунду становится слишком темным.
Позавчера Смотритель все же забыл купить лампочку.
Эллиот спрыгивает с тонконогого стула и набрасывает на плечи клетчатое покрывало с прожженными дырами.
- Фиш, ты далеко?
- Я не пойду в море.
Воздух за дверью маяка с привкусом свежей рыбы и высохших водорослей.
Элли бежит по самой линии прибоя, и волны белесыми барашками разбиваются о ее босые ноги – Фиш заливисто смеется и крепче прижимает к груди покрывало, уже немного намокшее от соленых брызг. Берег начинает казаться ей бескрайним, удивительно широким и шумным - словно где-то рядом откалываются от вековых стен и с грохотом падают в воду глыбы льда, - и светлым, залитым самым настоящим северным сиянием.
Эллиот вдруг чувствует себя дома.
Огонь, полыхающий почти у самой воды, сбивает ее с толку,  и Фиш замирает чуть поодаль, озадаченная и изумленная. Этот свет не похож на маячный – он трещит, слепит глаза и взмывает вверх множеством искр.
- Это твой маяк? – Элли цепляет взглядом фигуру рядом с костром и кутается в свое покрывало, - Он слишком маленький, его не будет видно с моря, - она все же подходит ближе и протягивает перепончатую руку к огню. Он совсем такой же теплый как огонь от спичек, которыми Смотритель зажигает оплавившиеся свечи, если забывает купить лампочку.
Сколько спичек нужно, чтобы разжечь такой огонь?

Ночь наступает неотвратимо и живо. Фиш оглядывается на полосу воды, которую зовет своей жизнью, Фиш видит всполохи густо-оранжевого и ализаринового на изломах волн или переливающиеся червонным золотом монетки на самом дне, Фиш слышит, как дребезжит это пламя в кротком волнении.
Элли думает о том, что будет, если прямо сейчас вдохнуть невесомую, раскаленную докрасна пыль, срывающуюся с жалящих зябкое октябрьское небо языков, сосредоточенно сжимает губы в тонкую бескровную полоску, чуть хмурит брови. Море за ее спиной – и вокруг – нервно размахивает чешуйчатым драконьим хвостом вдоль берега, оно сбито с толку, расколото самим собой на сотни кусочков разноцветных бутылочных стекол и витражной мозаики.
- Нет? – хриплый голос Фиш разбивается о песок тихим звоном, и она озадаченно вскидывает брови, растерянная и смущенная: свет без маяка – небылица и глупость.
Света без маяка не бывает.
Никогда.
Нигде.
Сухие ветки трещат, багровеют и вспыхивают стремительно, слепя глаза вспышками старого полароида, снопы искр взлетают до самого неба и выше – Элли сощуривает глаза, морщит лоб и сжимает пальцы, на самых кончиках зудящие от жаркого воздуха, нескладно, словно они переломаны в каждой фаланге. Она улыбается, проницательно и легко, одними уголками, - и снова, когда раскрасневшиеся ветки бесследно исчезают среди отуманенных сизо-серым пеплом и горьким дымом углей.
Фиш оборачивается на чужой голос, и в сверкающем огненными всполохами полусвете ее расхохотавшийся из-под челки острый взгляд цепляется за лазурную макушку, перепачканную морем и синеющими волнами. Время останавливается сейчас – как  и всегда, когда вода встречается с сушей, – сгорает в трескучем пламени и тонет в рычащей клыкастой драконьей пасти.
-Откуда ты приехала, Фиш?
Элли натягивает покрывало до самых губ, прячет открытые плечи в нелепом клетчатом коконе с прожженными дырами и пятнами от кленового сиропа, делает несколько шагов, уродливо-маленьких и бессмысленных, таких, что ноги вязнут в песке по самые щиколотки. Волосы от соленого ветра вьются мелкими кудрями и налипают на побелевшие от холода щеки – Эл смахивает неподатливые локоны с лица чуть подрагивающими пальцами и, помедлив секунду, принимает из рук незнакомки бутерброд. Хлеб на маяке почти никогда не бывает таким же мягким как этот – Смотритель каждый раз забывает убрать его в хлебницу, оставляя на всю ночь прямо на столе, и за завтраком им приходится срезать хлебную корку, обветренную и жесткую, тупым ножом для масла.
Смотритель говорит, что черствый хлеб ничуть не хуже свежего.
- Оттуда, - задумчиво протягивает Фиш, указывая взглядом на белеющий вдалеке маяк, - У нас не работает лампочка.
Элли снимает с бутерброда начинку – ломтик сыра и ломтик ветчины - и тут же бросает ее в сторону моря, голосистым чайкам, белыми лоскутами рассекающим прозрачную темноту. Хлеб в самом деле оказывается неожиданно мягким и сладким на вкус, прямо как тот, что Эллиот пробовала в пекарне недалеко от рыбного рынка.
- Меня зовут Элли, - ее певучие согласные похожи на накат волны, а собственное имя отскакивает от языка перламутровыми жемчужинами, - но Смотритель зовет меня Фиш.
Щеки Эллиот розовеют каждый раз, когда она говорит о нем.
- Зачем тебе такой огромный, - Фиш замолкает на секунду и щелкает языком, - огонь? Ты замерзла?
Элли снова смотрит на море, застывшее на волосах девушки пронзительной берлинской лазурью, и окунает в него перепончатую руку, бездумно и легковесно, – васильковые пряди стекают с худых пальцев, и Фиш думает о том, что это море почему-то теплее любого другого.
Время останавливается сейчас – как  и всегда.

Отредактировано Ellie Fish (2017-07-08 22:47:46)