Если одних голод заставляет свернуться в клубок и не двигаться, то меня он скорее жалит, словно пчела, подгоняя бежать все дальше и дальше. Он выгоняет на улицы, полные людей даже в такой поздний час. Существ, которых я не могу убивать, пока они на виду друг у друга, если не хочу чтобы меня осудили по их дурацким законам.
Я спешу в уединённые места, спасаясь от своих воображаемых пчел, от которых, как и от моего желания отведать человечины, меня может спасти жидкость. Правда, в первом случае это вода, а во втором человеческая кровь. Может быть поэтому меня так тянет к морю. К маяку, где смотритель зажигает свет в полном одиночестве. Могу ли я проникнуть внутрь здания и выклевать его глаза?
Мысли путаются, но не настолько, чтобы я с размаху влетел в стену, разбив при этом свою птичью голову. Не настолько, чтобы я не смог заметить девушку у маяка, соблазнительно одинокую в этот час. Что-то блестит в её руках, словно пойманное солнце, и вот я уже протягиваю лапы, чтобы забрать это себе. Украсть вместе с улыбкой, которая пропадает с лица девушки, как только я взмываю вверх с её сокровищем.
Она может не пойти за мной, но обычно люди не настолько умные. Они дорожат мелочами, что есть у них, порой даже слишком, и поэтому становятся уязвимы. Я лечу в сторону скал, где, если мне не изменяет память, есть уединенная пещера, там никто не помешает моим планам. И, как я и ожидал, незнакомка бежит за мной, пытаясь догнать и забрать свою драгоценность. О, дорогая, подожди немного, скоро каждый из нас получит то, что он хочет.
Подхваченный ветром, я достигаю цели первым. Брошенный гребень в глубине пещеры продолжает блестеть, будто заколдованный. А я прячусь в тенях, наблюдая за тем, как девушка забегает внутрь и, естественно, замечает свою безделушку, но совсем не меня.
Я слетаю с каменного карниза, на котором притаился, и встаю на входе. Лапы и тело мое вытягиваются, принимая почти человеческий вид. Но на них когти и перья, а вместо привычного для людей лица, на голове красуется огромная воронья морда.
Я издаю странный звук, что-то между карканьем и человеческой речью, пытаясь привлечь к себе внимание незнакомки. Но она бы и так заметила меня, попытайся выйти наружу. Нет-нет, милая, сегодня отсюда уйдет только один, и это буду я.
Я не спешу сообщить ей о том, зачем привел её сюда. Этого не требуется, ведь она скоро все узнает сама. И я кидаюсь в её сторону, стараясь схватить и прижать к земле. Мне нужно обездвижить жертву перед тем, как начать есть её заживо. Это никогда не вызвало сложности, не происходит подобного и сейчас.
Я уже раскрываю клюв, приготовившись отведать плоть и кровь незнакомки, когда со стороны входа слышатся чьи-то шаги. Кто-то идет прямо сюда, он не может пройти мимо просто потому, что это единственный путь.
Я хватаю девушку и, держа её изо всей силы, утаскиваю в тень. Мы прячемся во мраке, а моя когтистая рука-лапа закрывает незнакомке рот, царапая её щеку.  Она не сможет закричать или убежать, но вполне способна попытаться. Мне лишь остается надеяться на то, что названный гость останется глух к её жалким попыткам.

Отредактировано Lucas Lindholm (2017-06-27 09:38:00)

Фиш вскидывает взгляд и сердито морщит нос – небо становится все выше, чайки – тише, а море – дальше, и волосы от бега путаются пуще прежнего, забиваются в глаза и прилипают к губам, все еще соленые на вкус.
Ее лицо заалело мареновой вуалью на щеках.
Элли взбирается на холодные бронированные спины огромных морских черепах – прибрежные валуны, наполовину вросшие землю, напоминают их слишком явно, – и они шуршат под ее ногами темным песком, ненадежно и угрожающе, норовят сбросить на землю и разбить в кровь коленки. Суша вряд ли когда-нибудь была благосклонна к морским созданиям - Фиш знает это с самого начала и потому не позволяет ей уводить себя слишком далеко от воды, почти никогда.
Почти.
Птица залетает в пещеру, только успевает мелькнуть черное крыло, и гребень в ее лапах жалобно поблескивает – так похоже на сигналы световой азбуки Морзе, которые Элли видела на кораблях, заблудившихся в открытом океане в шторм. Она торопится следом за вороном, прислушивается к черной тишине, отзывающейся эхом от каменных стен, будто открывается могила, и, разглядев золотистые блики на земле, шагает внутрь.
- Глупый, ты даже не понимаешь, как сложно было отыскать его на такой глубине! – Фиш вздыхает раздосадовано, поднимает гребень  и прижимает его к груди, оглядываясь в поисках вора.
Но птиц здесь нет.
Никогда не было.
Элли замирает вдруг, безмолвная и пораженная, словно сжимается вся целиком и беззвучно приоткрывает посеревшие вмиг губы – умирающая в рыбацких сетях рыба. Ее вскрик мгновенно тает, когда она делает неуверенный шаг назад и, сбитая с ног черной тенью - ночным кошмаром, не иначе, - падает на землю; гребень выскальзывает из пальцев и раскалывается надвое. Пещера враз становится запредельно громкой, стены давят со всех сторон, а пол каменными руками сдирает кожу с ног и словно ломает все кости разом.
Фиш кричит слишком громко и низко, пронзительно и оглушительно, словно бурлит и разбивается с диким воем о высокие скалы морской прибой. В сумраке блестящие чернотой вороньи глаза-бусины кажутся огромными и скользкими глазами гигантского кальмара, способного одним движением раздавить или разорвать русалку ровно напополам. Любая мерроу боится их, даже самая смелая. Особенно самая смелая.
Своей когтистой лапой он хватает Элли за лицо, царапая и душа цепкой хваткой. Собственный позвоночник Фиш становится раскаленным железным прутом, и она извивается, брыкается и воет в черные перья, будто врезавшиеся в лицо.
Помни – ты должна умереть.
Чужой голос шуршит где-то вдалеке звонким шепотом, и Элли взглядом цепляется за знакомую макушку, едва виднеющуюся в каменной мгле. Фиш стискивает зубы так сильно, что начинает задыхаться, и когда из бездны прозрачно-серых русалочьих  глаз протягивает руку белеющий страх, она собирает всю себя в кулак – от самых ранних начал до глубокого несчастья своего – и находит последний карман воздуха.
Но рука в перьях слишком сильна и «Я здесь» разносится в надрывной тишине глухим полустоном-полурычанием,

Отредактировано Ellie Fish (2017-06-28 23:03:33)

Сколько бы им ни было лет, кем бы они ни были в своей никчемной жизни, они всегда сопротивляются. Люди любят жить, и в этом заключается их главный недостаток для моего образа жизни. Они с радостью идут погибать лишь за то дело, которое кажется им правым. Как жаль, что задабривание и кормежка голодного и злобного чудовища давно уже исключена из этого почетного списка.
Девушка тоже брыкается и пытается кричать, подавать сигналы через мою пернатую руку, в которой тонет большинство её слов. И дураку понятно, что я не в восторге от этой затеи, и глупая девчонка поплатится за то, что она сопротивлялась. Мне хочется задушить её прямо здесь и сейчас, но я выжидаю какое-то время, наблюдая за тем, как отреагирует наша непрошеная гостья на эти жалкие попытки к спасению.
Теперь я уже могу видеть, что это не человек. Какая-то нечисть приблудилась и забрела на мой пир. К своему большому стыду я не специалист в этой области, так что не способен понять, кто именно находится сейчас рядом со мной. Но это не имеет никакого значения потому, что рыжая дурочка, которую я сейчас держу в руках, моя.
Эта неизвестная тварь с рогами может делать что угодно, но ей не получить мой ужин себе, приложи она даже все силы этого прогнившего и уродского мира. И пусть пока все происходящее кажется ей смешным, скоро смеяться останусь только я. Так всегда было, так всегда будет, и я не собираюсь изменять этой привычке.
И я уже готов к нападению, к тому, что неизвестная кинется на меня, но вместо этого получаю камень в плечо. Ты проверяешь мою реакцию или решила драться на расстоянии? Осторожность и трусость не те качества, которые я ценю в своих сородичах, и таким образом от меня ничего не получить.
Ты можешь кидать в меня камни, но я покажу тебе, что я сильнее. Что я могу делать что угодно не только с моей жертвой, но и с тобой. Со всеми вами, кем бы вы ни были, если уж вы так сильно хотите получить что-то от меня.
Я убираю руку от лица своей жертвы и перекрываю своей лапой её горло. Теперь она болтается в воздухе, задыхаясь и забавно дергая ногами. Сейчас девчонка вольна кричать сколько угодно, если на то у неё хватит сил. И пусть даже кто-то со стороны попытается остановить меня, вторая рука моя свободна, и когти её готовы кромсать и вспарывать все, что попадется на пути.
- Пошла отсюда, - произношу я низким, надломленным голосом, в котором слышно больше карканья, чем слов, - Это моя еда.